Призраки

Вы верите в призраков? Я вот, к примеру, верю.

Однажды моя старшая дочка попросила (дело было вечером): Пара, а расскажи про человека… без головы! И, визгнув, спряталась под одеяло.

Сделав страшное лицо, замогильным голосом я начал свою историю…

— Яся, в простом человеке без головы — ничего страшного. Ну, подумаешь — без головы. У всех свои недостатки, знаешь ли. Вы скоро в школе, в классе, этак, четвертом, будете проходить роман «Всадник без головы». Так вот, в этом романе всех пугает кошмарный всадник. Но на самом деле ничего особо ужасного не происходит, всё в конце книги объясняется.

(Дочка вылезла из-под одеяла).

— Но если ты хочешь послушать НАСТОЯЩУЮ ИСТОРИЮ про Человека без Головы, тогда готовься, — зловещим голосом продолжал я. — Я уже говорил, что сам по себе такой человек — не страшен. Страшно другое. Страшно, что однажды, когда ты будешь спать пусть даже между родителями, этот человек ВОЙДЕТ В ТВОЮ КОМНАТУ. Свою голову он будет нести под мышкой. Человек неслышно подкрадется к тебе, нависнет над кроватью и… вытянет голову на своих руках, чтобы она смотрела на тебя. Безмолвно…

Дочка завизжала уже не на шутку.

Я часто рассказываю двум своим малышкам страшные истории. Я играю с ними в чудовище, робота-убийцу и живых мертвецов. Я съедаю сладости, которые накануне мы положили в шкаф для Домовенка Кузи, шлю от его имени ЕГО фотографии на фоне деревенского дома, в котором он живет летом (зимой Домовенок прекрасно проживает в нашем шкафу), и помогаю искать клады. По части поиска кладов, надо сказать, моя старшая дочка стала настоящей профи. Мы отыскиваем клады пиратов, проклятых разбойников и прочих авантюристов в заброшенных домах, пещерах, под корнями поваленных ветров деревьев, валунами и мостами. И что интересно — хотя я стараюсь не меньше дочи и вообще сам по себе не промах, каждый раз, почему-то, удача на стороне Яси. Она находит клад и кладет его в копилку.

Просто, знаете ли, мы ищем клады не абы как, а по картам или точным приметам. С нами не побалуешь…

Так вот, все эти страшные истории, домовые, клады, — всё это не для того, чтобы доченьки пугались. Мне хочется, чтобы они подольше верили в сказку. Как каждый папа я желаю, конечно, чтобы как можно дольше продлить их детство. Мне не хочется, чтобы они быстро вырастали.

Когда я рассказываю им сказку, я просто не хочу, чтобы они быстро узнавали правду жизни.

Например, про раннюю половую жизнь.
Или про коррупцию.
Или про ложь.
Или про измену.
Или про разбитое сердце от неразделенной любви.

Я просто стараюсь (как могу) тянуть время. Как папа я пытаюсь защитить своих маленьких принцесс как умею.

Но я не об этом. Я вернусь к вопросам о призраках.

Я вполне серьезно заявляю, что верю в Призраков.

Просто мои Призраки — совсем не такие, за которые вы платите кровные на последних 3D сеансах «Астрала» и «Параномального явления».

Мои призраки — они настоящие.

Призраками я называю людей, которые когда-то любили меня, ненавидели, дружили со мной или путешествовали; делили кров, пищу, постель, приключения; которые рано или поздно заняли определенную толику места в моем сердце, а вот теперь их больше нет.

О, нет, конечно, они все живы (я надеюсь) и многие из них даже благоденствуют (я верю). Некоторые из них вышли замуж. Приобрели (как и хотели) МНОГО денег. Родили детей. Получили образование. Покинули, наконец-то, Россию. Ну, или не женились, не покинули, не родили, но все равно где-то процветают. Или доживают свой век.

Проблема в том, что когда-то мы были близки. А вот теперь они находятся пусть даже в паре десятков километров, и пусть я даже знаю их телефон, но мне никогда в голову не придет им позвонить. И — я верю — точно также они не позвонят мне. В моем сердце больше нет этих людей.

...Призрак с уставшими глазами оборачивается ко мне, щерится потрескавшимися губами на обожженном лице и призывно машет.

— Вперед, Игорек, вперед, брат, — хриплым голосом зовет он, пытаясь ободрить. — Осталось 16 километров.

Его глаза в этот момент горят как у Бессмертного. И как бы мне хотелось то же самое сказать по свои собственные глаза…

Ему, призраку, наверное, легко. Он, скорее всего, не чувствует, что мы прошли уже 110 таких вот километров за два дня. Что ноги уже не просто болят — они даже почти не сгибаются в коленях.

Но призраку, видать, смешно. Он улыбается фотогеничной мальчишеской улыбкой и, залихватски поднимая меня за воротник, встряхивает и шепчет прямо в ухо: Мы дойдем. Мы с ТОБОЙ дойдем.

Я покорно встаю, киваю головой в такт шагам и еле слышно бормочу: Да, да, да, да…

И мы идем.

Но что же это? Один поворот дороги, и вот уже у призрака подламываются ноги в коленях, он взмахивает руками, как будто пытаясь зацепиться за воздух, и падает навзничь. Но воздух не очень-то помогает — скажу я вам. Его, этого фотогеничного улыбающегося призрака, со всеми признаками Героя, равно как меня — уставшего, злого, потного и не очень-то фотогеничного, со всеми признаками Неудачника, доконали солнце и обезвоживание. Он лежит с почерневшими губами на голом асфальте; его красивые (когда-то) ухоженные волосы разметались по придорожной пыли, а я бью его по щекам и выливаю последнюю почти горячую воду из фляги на лицо и губы. И призрак упрямо поднимается. Он ухмыляется потрескавшимися на жаре губами.

Вместе с этим призраком мы оба немного свихнулись. Цели жизни, амбиции, карьера и завтрашний рабочий день, начинающийся в 10:00 в 400 км от этой точки, а главное — девушки и наши потенциальные будущие жены, — отошли на второй план для одной только цели. Мы вдвоем должны дойти до горизонта. Туда, куда из-за жары или все более склоняющегося к закату солнцу (то есть, закату второго финального дня) не успеет (да и не сможет) дойти никто другой из восьмидесяти Участников.

И вот мы опять идем…

…Призрак с добрыми глазами в уже совершенно другой Прогулке (но чем-то похожей на эту), пройдя со мной рядом пусть и недолгие 90 километров, но пройдя по болоту, когда ледяная жижа заливала ботинки и леденила пальцы, которые единственно можно было отогреть беспрерывной ходьбой; призрак, упрямо шедшая рядом через сплошной буран, когда весь мир сузился в пределах вытянутой руки; когда от стылого мокрого льда, бьющего с неба наотмашь по щекам, морозило лицо и слепило глаза; призрак, которая в конце пути совершенно случайно нашла сторожку безымянного охотника, и вот уже нас потчуют безумно вкусной вареной картошкой с салом и первачом; так вот, этот призрак в самом конце пути, когда Прогулка позади, и мы бредем к предрассветной трассе, вдруг показывает вперед и задорно кричит: Смотри, молнии! (молнии в марте!), — и, превозмогая усталость, забегает передо мной и строит рожицу.

…Призрак с несчастными глазами лежит со мной рядом в постели и гладит по волосам. Она меня утешает. Что-то как всегда случилось (всегда же что-то случается), а этот призрак не может подобрать слов. И от осознания того, что этот призрак боится что-то сказать мне, потому что боится сказать не то, мне становится только горше. Я, получается, Всамделишнее Зло в ситуации. Потому что не люблю призрака. Но призрак не сдается. Ему плевать на зло. Она обнимает меня, смотрит, гладит и молчит. Если я засну — призрак будет смотреть много часов. А я ведь засну, потому что всего лишь парень…

И даже не ласкается — просто гладит по волосам. И чего-то ждет.

…Призрак с голодными глазами сидит рядом со мной на водоразделе безымянной горы в Крыму под проливным дождем и вожделенно режет помидор. Ливень заливает глаза, промочил вещи и одежду, но призрак даже не пытается скрыться от небесной воды. Он кидает жадные взгляды на кипящую воду в котелке. Костер горит потому, что находится под котелком. В котором варятся мидии. Призрак суетится, торжествующе ухмыляется и потирает руки. Он вожделеет этот полный котелок. Мидии сварены плохо — с песком, без соли, которой у нас нет, но какое это имеет значение? А уж тем более — для призрака? Дюжина ракушек, помидор вместо хлеба и небольшой кусок поджаренного сала — весь наш ужин на сегодня. Но разве не романтичен — этот мокрый ужин?

…Призрак со злыми глазами бредет за мной по колено в снегу, аккуратно, пытаясь попасть след в след, изредка, оступившись, проваливаясь по пояс. Наш путь лежит к едва видной в пурге одинокой заброшенной хижине, лежавшей в каких сотнях метрах в седловине гор. Призрак, знаете ли, ругается. Она, этот симпатичный призрак с отстриженной челкой, точеным римским носом, правильными чертами лица и кучей амбиций, вспоминает все мои ошибки во время путешествия, приведшие к этому вот одинокому жилищу, просит ужина и сетует, что вообще связалась со мной. Она заявляет прямо здесь и прямо сейчас, что мама была права. Когда девушки что-либо говорят про маму, — это значит, что их парню, в сущности, терять больше нечего. Но только не в данной ситуации, знаете ли. Я оборачиваюсь и улыбаюсь. Мне смешно. Потому что знаю доподлинно: призрак со злыми глазами в глубине души понимает, что вся эта ругань — ни к чему. Во-первых, она любит меня (все-таки, наверное, любит), а, значит, она должна идти за мной, ну а во-вторых, эта вот хижина (в которой еще предстоит открыть дверь и развести огонь) — наша единственная надежда на ночлег. Машин в такой буран нет, а жилья рядом — тем более. Призрак — да, знает, что любит, и от этого злится еще больше.

…Призрак с нежными глазами в совсем другой хижине (но чем-то похожей на эту) и в совершенно других горах, закрыв наглухо массивную дверь (слишком массивную для такой вот убогой хижины), разводит костер в очаге, и, откидывая мокрый от духоты локон за ухо, смотрит на меня исподлобья. Но я в этот момент роюсь в своем тоскливом рюкзаке, на самом дне которого удалось найти несколько кусков соленого сыра и пару черствых лепешек. Я достаю их, но ищу совершенно другое. Наконец в боковом отсеке нахожу наполовину пустую флягу с кислым вином, от которого сводит нёбо. Это вот вино, эти брынза и хлеб — весь наш ужин на сегодня (да и обед, в общем-то). Там, за стеной хижины — романтика. Горы освещены луной так, что кажется, будто в летний день надел солнцезащитные очки, а звезды пляшут в небе как сумасшедшие. Но мы не выходим посмотреть на звезды. Мы сидим здесь и смотрим друг на друга над огнем. За стеной, где-то в ущелье, а, может быть, даже уже на перевале, в полусотне метров от слишком массивной двери для такой вот убогой хижины, воют волки, а мы торопливо подбрасываем заготовленные загодя дрова в костер и трапезничаем.

Призрак молчит задумчиво, глядя исподлобья, и улыбается. Кажется, одна из немногих призраков — улыбается…

Все эти призраки когда-то попали в переплет. Только потому, что поверили мне, любили меня и пошли за мной. Но знаете, что я вам скажу? Все эти призраки были счастливы. Не тогда конечно, когда пришлось «попотеть», когда пришлось переступать через себя, когда пришлось испытать лишения. Они вот теперь — Счастливы. Когда вспоминают об этом.

Ведь, в конце концов, я подарил им приключения. Я подарил им Сказку. А какие же приключения, а тем более, какая Сказка — без лишений? Это вам любой Лондон вместе с Толкиеном расскажут. Да и вообще: я ведь тоже, по-товарищески, шаг за шагом, шел с ними по пояс в снегу, по лютой жаре, по колено в болоте…

Эти призраки были мне когда-то дороги. Я любил их. Но потом что-то произошло, и наши пути разошлись. Одним я не простил предательства. Другим — оскорбления. Третьим — измены. Четвертым — то, что ушла моя любовь.

Эти люди были мне дороги. Но теперь я вычеркнул их из своего сердца. И, надеюсь, точно также они вычеркнули меня.

Дело в том, что я очень хорошо понимаю смысл слова «прощай». Прощай — это значит навсегда, Прощай — это значит без совместных воспоминаний, ностальгии, пьянок и возгласов «а помнишь…»

— Чёрт, какой же я все-таки черствый, — восклицает герой Мураками Харуки, обращаясь к читателям.

— Твою мать, какой же я глупый и черствый, — вторю я ему.

Если я расстаюсь с человеком, значит, расстаюсь. Призрак перестает для меня существовать. Потом этот человек по логике жизни обязательно станет чем-нибудь нужен. Но вот мне лично не приходит в голову обращаться к призракам. Ни по какому поводу. А по современным нравам это вполне можно назвать глупостью.

Но чу! Мои молодые читатели укоризненно машут рукой: а-та-та! О чем вообще рассказ? Мы что-то не поняли?

Эти мои молодые читатели, симпатичные уверенные в себе юноши и эмансипированные девушки, скажут: мы что-то не догнали. Какая черствость, и о чем вообще речь?

—На самом деле, — доверительно сообщит мне Молодежь, смакуя ледяное пиво, — сейчас, — если ты еще не понял, – совсем вовсе даже не такое время, о котором ты тут пишешь. Какие сомнения? Воспоминания? Черствость? Мы вот ради любопытства выбрали рассказ «Призраки», а тут об отношениях…

— Ну хорошо, аффтар, — наставительно скажут они, похлопывая по плечу (а я угрюмо смотрю в пол). — Давай, записывай. Нет никакой черствости в расставании — нет и все. Ты ЭТО понимаешь? Ну любили, крутили, дружили, потом поссорились и всё. Всё – понял? Дальше каждый сам по себе.

— Как-то так, — пожимают они плечами.

И, пожалуй, я соглашусь с ними касательно чёрствости. Может быть я черствый, а может быть — не то, чтобы очень.

Вот скажи мне Ты, выгнавший как собаку свою поднадоевшую девушку, которая была с тобой в горе и в радости, любила тебя как могла и жила в бедности; но выгнал ты ее, когда уже приобрел вожделенные метры в Москве, а потом, когда она ползала у тебя в ногах и спала с тобой при случае, позволял ей ползать и спать; так вот, Ты, спустя много лет, уже не той девушке — неуверенной в себе провинциалке, уже совершенно другой девушке — красивой замужней бизнес леди, оформляешь страховку на машину, это что — трезвый расчет или черствость?

Или Ты, избивший свою жену почти до больницы за то, что она ушла к любовнику, спустя всего год принимаешь ее обратно, простив конечно, но после ложишься на диван и разрешаешь вожделенной супруге зарабатывать тебе на пиво и бензин. Вот ты, как — черств или трезв?

Или Ты, предавший и оклеветавший своего друга, спустя пару лет пьёшь с этим другом водку и продаешь ему квартиру. Ты — совершил удачную сделку или все же черствый?

Ну ладно, пусть не они, подлецы этакие, пусть Ты — честный, открытый, неподкупный, настоявший русский парень. У тебя гордо сжатые губы и волевой подбородок. Ты не пьешь вина по субботам и занимаешься спортом. Мечта девушек… Так вот, Ты, когда бьешь своего друга первым, без замаха и без предупреждения (как, впрочем, всегда и учил тренер), но вот бьешь и последним, когда бывший друг драться уже перестал (все также, без замаха и исподтишка), а после, сплюнув кровь в снег, Ты подаешь окровавленную руку и говоришь: а теперь давай мириться; обнимемся по-русски, выпьем пива и станем самыми что ни на есть закадычными друзьями; в этом момент — ты принял трезвое решение или черствое?

Глава 1 >>> Глава 2