Как мы провалили dead-line

—Это я, просто говорит товарищ З и впархивает в офис.

—Позвольте, отвечаю я, - но как же, мол, так?

—А от вас никогда приглашения не дождешься, - угрюмо парирует она. - Вот я и пришла.

—Потому что я занят, объясняю, - я работаю сейчас – понимаете?

—Вы ВСЕГДА работаете. А жить когда будете?

—У меня, например, - отвечаю, - завтрашняя ночь полна надежд и духовных стремлений.

—И все? - насмешливо спрашивает товарищ З. -Одна ночь в неделю – это и называется Ваша жизнь?

—Я и правда не могу, - упрашиваю. - Ну пожалуйста. Ко мне завтра клиент припрется с группой на 14 человек, а еще не посчитал.

—Вы знаете, что такое dead-line? – спрашивает товарищ З.

—Мне не к чему это знать, - рассеянно отвечаю. -В классическое образование это не входит.

—Dead-line – это…. популярно объясняет товарищ З. - У меня, между прочим, во всех резюме и рекомендациях есть такой пункт «никогда не проваливаю dead-line». Так вот, я в своем издательстве признана лучшим автором года. Завтра утром будет фотоссесия, и мое лицо появится на обложке журнала. Представляете? Ну гордитесь вы мной?

—Горжусь, отвечаю.

—Это очень хорошо, - неуверенно добавляю комплимент.

—Поэтому у нас с вами есть 60 минут. 61-й минуты у нас нет. 61-я минута – это полная потеря моих надежд. Потому на 61-й минуте мы с вами начнем кутить, а мне вставать в 6:30: прическа, макияж, и все такое. Я же девочка, все же.

—И поэтому, торжественно добавляет товарищ З, -я сегодня только одну бутылку принесла. Бургундского, между прочим. Ну знаете ведь, что такое? Дюма, Монте-Кристо и все такое. Сегодня мы с вами будем праздновать потерю моего женского счастья и моей личной жизни.

Через 6 часов мы ошарашено смотрим друг на друга в ее квартире. Искренне пытаемся понять, как так быстро время прошло.

Стоим.

Дышим.

Друг за друга держимся.

Под ногами катаются бутылки и лежит пакет из-под чипсов.

—Я есть хочу, - жалобно говорит товарищ З.

—Извольте, - отвечаю, - мы у вас дома. А ваш холодильник, кстати, представляет собой пример полной ненужности.

—Ох, ну куда же товарищ Игорь без ретроспективного юмора, - отвечает. - У меня там стерлядь есть с потрохами. Вы ведь любите потроха, молоки?

Я в офисной рубашке потрошу рыбу и мою ее под краном, а товарищ З говорит, что мы живем в каком-то ненатуральном мире.

—В мире символов, - грустно добавляет товарищ З, доставая ингредиенты.

Я режу лимон и прошу найти перец, чеснок и молотые сухари.

—Мы все считаем, что у нас куча друзей в сети. Которые с удовольствием ставят лайки и говорят, что заняты, когда мы к ним неожиданно вваливаемся.

Здесь товарищ З укоризненно смотрит на меня.

Я попеременно окунаю стерлядь в молоко, в муку, в панировочные сухари.

—Мы делаем селфи на фоне всякой ерунды вместо того, чтобы сделать ее на покоренной вершине, прыгая с парашютом, пробежав марафон.

Я уже раскалил сковородку, бросил рыбу, но еще не поперчил и не посолил. Я не хочу упустить сок.

—Мы настолько измельчали, что даже уже не знаем понятий: настоящий мужчина. Хорошая девушка. Верные друзья. Взаправдашняя любовь. Точнее, думаем, что знаем, – вот в этом и есть проблема!

Наша с вами проблема – вы это можете услышать?

Я беру две огромных тарелки, кладу на них прожаренные ломти, режу случайно выжившую в холодильнике зелень, спрыскиваю лимонным соком рыбу.

—Вот как до вас всех достучаться? До мужчин. Я любить хочу – понимаешь? Я хочу, чтобы бабочки в животе… порхали. Я хочу, чтобы кто-то обо мне позаботился. Я хочу, чтобы душа пела. На пресловутом мужском плече.

Я измельчил дольку чеснока, смешал со сметаной, мелко нарезал укроп. Теперь несколько нетерпеливо взбалтываю соус вилкой. Мое нетерпение можно понять – я не ел 12 часов.

—Я умная и красивая девушка, говорит товарищ З. - Твои же слова. Я хочу, чтобы с парнем было уютно молчать. Или обсуждать раннего Борхеса. Я хочу, чтобы он за всю свою жизнь прочитал хоть одну мою статью. Я хочу, чтобы он смотрел на меня. Но не так, как смотришь ты, а с желанием.

Я выложил соус на край тарелок, воткнул в него половинку лимона, теперь режу помидор.

—Мы вообще-то есть будем? - уточняет товарищ З.

—Ты сама его бросила - отвечаю, – а теперь страдаешь. – Неплохой мальчишка, добрый... просто хороший парень.

—«Хороший» - передразнивает меня товарищ З. – Мне хочется, чтобы мужчина что-то решал. Ну хоть что-нибудь. Мне хочется чувствовать себя уверенной, когда он меня обнимает. Я женщиной себя чувствовать хочу, а не лидером. Мне, бля, эдельйвесов не нужно. Мне мужик нужен.

—Он любит тебя, - добавляю я, открывая белое сухое. – Любит просто за то, что ты есть, а это – редкость.

—Любит, - грусто-грустно вторит товарищ З. -Любовь – это, в том числе, чувство доверия. Это, блин, чувство уюта. Я хочу вот также с кем-то поздно ночью жарить рыбу. Я хочу, чтобы мы вместе прошли эту твою дурацкую Долгую Прогулку. Я хочу, чтобы, когда мне плохо, я могла высказаться, а не подбирать слова.

—Поправка, отвечаю я, - сейчас уже не поздно. Сейчас уже очень рано.

—Ты вообще-то бываешь серьезным? - мрачно спрашивает товарищ З.

—Слушай, он хороший русский парень, - повторяюсь я. – Именно такие, как он, сидели в окопах под Волоколамском и понимали, что фашистов остановить невозможно. Но они все равно там сидели, понимаешь. Не убегали. И остановили. Уж извини за патетику и за цитату.

—Ах, оставь, нетерпеливо машет рукой товарищ З. – Женщине – а если ты употребляешь это слово в отношении меня с Большой буквы – все такие метафоры неинтересны.

—Уж извини, - говорю я, - что современная молодежь не читает классику, не знает об этих твоих «Трех версиях предательства Иуды», не признает историю и математику. Так получается: понимаешь, мир изменился.

Ложимся мы в одну постель и тесно прижимаемся друг к другу. Хотя когда я употребляю слово «постель» - это очередной комплимент товарищу З, каких я сделал за вечер достаточно. Ее шестикомнатная квартира продается, и почти вся мебель уже вывезена. Мы укрываемся тоненьким пледом, пытаясь согреться на тоненьком матрасе на полу.

Имея некоторый своеобразный опыт ночевок у друзей, перед сном я настойчиво прошелся по квартире, выключая свет в многочисленных комнатах, в которых черт ногу сломит – сколько их. На этот раз обошлось: я всего лишь задул две оплывшие уже свечи и выключил работающий тостер, в котором пока еще относительно выживал вишневый пирог.

—А знаешь, говорю я, - прижимаясь к теплой товарищу З. - А ведь сейчас как раз уже 6:30 утра.

—А знаешь, - отвечает она, - ты хоть сейчас можешь помолчать? - И прижимает пальцы к моим губам.

В 10 утра я все же подскакиваю, и тут же встрепенулась товарищ З.

—Ты серьезно? – возмущенно спрашивает она, намекая на время, и начинает звонить в издательство.

—Я тут с температурой лежу, - мрачным шепотом говорит она в трубку.

Температура - это, то есть, я, наверное.

—У меня сыпь по лицу пошла, - продолжает товарищ З.

—Я что - доктор? – раздраженно спрашивает товарищ З у начальства. - Я вам ломовая лошадь? Сфоткаете кого-нибудь другого.

—Да, завтра я точно приеду. Все будет хорошо.

—Вот и все, - минорно подытожила товарищ З. – Вот и первый в моей жизни сорванный dead-line.

Уходил я от нее с тремя вещами: голубой рубахой, которую товарищ З подарила мне специально для грядущей ночи надежд и духовных стремлений, с «деревом счастья» в огромном горшке, которое более было не нужно, и с робким ожиданием, что тот мой клиент все же не припрется утром.

Кто его знает, может быть, у него тоже есть друзья.

Одна надежда.