Золотой Луч

Здравствуй, ясный мой колокольчик!

Позволь уж тебя так называть, потому как сейчас — лето, а ты у меня именно с летом и ассоциируешься... и с запахами овса, жимолости и других ягод. А все же хорошо человеческому организму летом, да? Вроде, есть какая тоска на сердце... или же, к примеру, кредит в банке взял, а вот придет лето — и на сердце делается как-то легко и свободно. Так вот и твои письма, красавица, для меня означают — получу какое... так вот не поверишь, до восьми раз иной случай перечитываю (если, конечно, супруга не ругается из-за горящего электричества — да ведь сейчас и дни длиннее), а иные места до того понравятся, что я их даже поцелую и стараюсь заучить.

В прошлом письме ты изволила рассуждать про чувства и судьбу, и так мне твои сентенции понравились, что почти все тезисы я переписал в маленький блокнотик, который супруга мне подарила на прошлый новый год. Теперь планирую их в умном обществе употреблять.... н-да... вот ведь — есть же, оказывается, у таких дамочек видение вселенной и интуиция.

Так позволь же и мне про случай один рассказать на ту же тему, который случился еще зимой, до великого поста; но так проник в мою душу, что до сих пор целыми днями только об том почти и размышляю... а спать боле шести часов перестал.

Вот, к слову сказать, перечитывал тут свои прошлые письма и заметил, что очень часто употребляю описание всяких приготовленных блюд — жареной свинины с луком или запеченной бараньей ноги в кофе. Изволь, душенька, всё — во-первых, от скудности умственных возможностей, а во-вторых, от скудности возможностей материальных. Ну нету у меня средств ходить по ресторациям и отобедывать. А жрать все же (прости за фантазии) хочется почти каждый день, а иногда и ночью. Потому про всякие случаи, когда дома удается хорошее блюдо приготовить и закусить, помню долго... И мечтаю о последующем. Утром еще туда сюда — кашу, что ли пшенную перехвачу, или даже ложку коровьего масла без хлеба употреблю... а вот обеды супруга мне много лет уже не кладет. Все исключительно поделом мне, да и нет сейчас такой моды супругов своих кормить. В нынешние времена все по-простому, по новомодному — каждый сам себе пропитание добывает, если осчастливлен браком. К счастью, у меня сотрудник пока не осчастливлен (то есть, несчастен и одинок), поэтому ему мама каждый день провизию с собой передает. Ну, тот весь щупленький и малый ростом, потому порции микроскопические случаются, но он ничего — по-братски все пополам делится. Бывает — какая котлета или кусочек курочки, или даже рыбий хребет. Мы всему рады, всё употребляем. У нас даже сложился ритуал — он разложит все эти лакомства на столе, добавит, что ли, черного хлеба, лука, горчицы, какой-нибудь перегонной жидкости, а то и домашнюю наливку поставит. После отходит к своему рабочему месту и ждёт. Я подхожу, развожу руками приглашающе и говорю: "Прошу к столу". Что ж, закусываем... Вся эта вкуснятина проваливается на самое дно желудка, потому что всё же мало на двоих. Кое-как до вечера дотяну. А там уж из холодильника достаю соленую капусту, ложку кабачковой икры случаем употреблю, а то иногда удается украсть остатки трапез достойной супруги с ейными подругами — кусок сыра, булочки разные, а то и жареную колбасу. Когда украсть не удается, тут уж знамо, мучимый муками голода, стараюсь лечь без движений и ждать рассвета. Ну, или тебе, девушка, письма строчу.

Так вот, о чем я говорю: что после того случая (который еще только опишу — потерпи) все муки голода и другие телесные муки от меня как по команде отошли. Ни трудности меня не пугают теперь, ни убытки, ни жизненные приключения, которые хоть бы даже и плохо заканчиваются. Думаю и размышляю об одном и том же, а прочее как с гуся вода. То есть, можно сказать, зажил в свое довольство... ан только дочитай дальше и реши, так ли это.

Отправили меня тогда в командировку. То есть, конечно, я сам себя отправил, но в литературном жанре принято именно так употреблять. Поехало нас человек сорок — в провинцию, к татарам, смотреть уездные красоты и музеи. По работе, конечно, но и толика отдыха тоже приключилось. Я, еще только когда сел на свое место в автобусе, сразу приметил парня с веселым и небритым лицом, внушающим доверие. Но сразу про себя решил, что буду держаться от него как можно подалее. Потому что хорошо прочитал его выражение — очень мне знакомое по моей молодости. Таким молодцам ни трапез не нужно, ни удобств, ни женщин, ни материальных благ, да только вынь им и положь какой-нибудь анекдот или приключение. Я и сам таким был когда-то — смеялся много и шутил — пока не окрутился. Сейчас-то, конечно, боле не смеюсь и не улыбаюсь — все это глупости, а надо бы уже сделаться серьезным и достойным человеком. Потому и решил не дружить с ним — чтобы в заведомо двусмысленную ситуацию не попасть (все же осчастливлен браком… а в том автобусе почти полный комплект женщин и девушек случился).

Ближе к вечеру, то есть уже стемнело, нас позвали на праздничную трапезу с баней. Все, конечно, бане обрадовались, полотенца там приготовили, ещё что, да только никто почти туда не отправился. Не дошло дело до бани. Трапеза началась с демонстрации самогонного аппарата — дескать, возрождение исконно русских промыслов и традиций... всё такое… и тут уж немногие мужчины значительно повеселели. Все приняли по рюмке, подобрели и стали даже посматривать на женскую половину общества. Только бы и за стол садиться, а меня Олег (так его звали) уже подталкивает к углу — дескать, для нас и его дамы уже три места приобрел. Ну, чему быть...

Стали пить, пошло тепло по желудку. Дамочки (а среди них случались и настоящие барышни, с лентами и прочими красотами в лице) вроде как-то ближе стали и даже ничего, если всмотреться без шапок; и такой от них ощутимый жар пошел по комнате, что нам всем, мужикам, сидевшим за столом, неожиданно как-то неудобно стало встать из-за стола... Поэтому налегли на самогон, чтобы остудить ненужные мысли. А к закуске подавали рассыпчатую кашу из гречки и мяса. Вот кажется — экая невидаль, каша с мясом — но не скажи... так ее разварили, так ее приправили, что каждая ложка буквально таяла во рту и никакой возможности, буде даже ради женщин, оторваться от этой каши не было.

Олега такое положение не устраивало. Он тоже уже принял, повеселел, и его аж затрясло от возбуждения в предвкушении происшествий. Дождавшись, когда соседи стали "готовыми", он предложил — дескать, а не поехать ли нам в нумера? Три соседки согласились, а с его половиной получалось четыре. Он на меня смотрит. Я на него. Музыка играет. Хмель в голове гуляет. "Эх, — говорю, — пропадай православная душа со всеми нажитыми достояниями. Поедем... ку…кутить".

Ну, я хоть и хмельной, а все же о главном не забываю. Стал со стола блины в пакет собирать для закуски, но более всего посматриваю на кашу. Нету у меня в этот момент никаких человеческих возможностей ее здесь бросить, да вот конфузия — человек тридцать барышень за столом кроме наших сидит: приличные и некоторые случаются даже с бриллиантами, и мне как-то неудобно при них руками кашу в пакет накладывать (а столовые приборы уже унесли). Впрочем, отыскали официанток, те ситуацию поняли, положили ту кашу. Еще мы захватили моего соседа по комнате, для удобства тоже Игоря, — благообразного чиновника лет пятидесяти трех, молчаливого и с пиджаком. Он даже некоторым приятным диссонансом нам с Олегом выступал, так как мы уже не очень... прилично... сделались. Кстати, сосед же потом за все платил.

Прибыли всей компанией в номер к Олегу и даме его сердца. Расположились. Я мучительно пытался вспомнить, знакомились, бишь, мы уже или не знакомились, но сообразив, что все же ни одного женского имени не знаю, думаю, неплохо бы...

— А позвольте же, девушки, представиться, — говорю. — Вот мы тут все три Игоря, положим. То есть, конечно, Игори... а вот он — тоже Игорь, только еще лучше, потому что Олег. Ну хоть Олег, хоть Игорь — имя то одно, потому как были такие русские князья... которые... Русь то ли основали, то ли защитили, то ли еще... Помню фильм, где Игорь и Олег вышли поперед русского войска, которого была тысяча числом, а перед ними стоит в ожидании войско византийское, а того получилось несколько тысяч (противники подготовились), а в арьергарде что ли... загодя слоны были заготовлены... То есть... на всякий случай.

(Все смеются).

— Ну вот этот Игорь (или Олег) — кто же разберет спустя тысячу лет — выбежал поперед своих воинов на коне и обращается к ним: "Малым числом вышли мы супротив войска большого... Так не посрамим же земли русской... Мертвые сраму не имут". И бросает свою рубашку на землю. Далее по одному всего русские воины стали к этому месту скакать и бросать об земь верхнюю одежду и шапки, у кого имелись.

Византийцы смутились. Получалось, что эти варвары-русские — все как ни есть до единого идут на смерть. Ну их, дескать, к лешему, чтобы с ними воевать, — с ними надо торговать и крестить в свою православную веру. Так и случилось позже. Русь покрестили, с византийцами подружились, и даже спустя восемь веков русские мстили за них туркам.

— И получается, — продолжаю я, — что мы как бы те самые воины, только вот... что... своего времени.

Девушки снова смеются. Они хоть и хмельные были, но все же не так, как мы, поэтому догадались, к чему я веду. Представились заново. Но как-то... в общем, а не так... чтобы четко. И я уже пять минут спустя... всё снова забыл.

Тут уж я Олега отвел в сторону и попросил исправить положение. Он мне шепчет: Номер один — Юля, номер два — и т. д. По номерам я уже легко запомнил, так как все же образование имею, но только во избежание недоразумений попросил девушек не пересаживаться и сидеть далее, как сидели.

Олега трясло, я тоже вошел в раж, и истории одна за другой так и слетают с языка, как ручеек. Всем весело, но меня все же гложет какая-то неясная мысль и тревога. О чем речь — я еще не понимаю, но только потом догадался, когда заново пересчитал присутствующих, и получалось, что на одну даму больше. Вроде как одна запасная, казалось бы, но... тут уж... может и конфузия выйти... потому как... непонятные перспективы получаются. О том же думал и Олег, ну да про это я расскажу позже.

Пили сначала коньяк, а потом, когда у соседа деньги к концу стали подходить, то по-простому, по-свойски — водку. Что же до закуски, то когда еще в зале официантка накладывала мне давешнюю кашу в пакет, то ей очень помогал при этом Олег: много суетился и размахивал руками, всем своим видом как бы показывая, что это он так, а не вообще... что он только поспособствовать... а главный по каше все же Игорь. Все тогда смотрели на меня и улыбались. А вот теперь, в номере, уже никто на меня не смотрел, а кашу очень даже натурально употребляли прямо из пакета.

Олега, как я уже говорил, трясло в ожидании последующих событий и кутежей. Его личности среди стен было тесно, хотелось веселья и интриги, поэтому он все более заговаривал о танцах. Ну, раз за разом, все согласились ехать на танцы, кроме моего соседа и девушки, которая по этой командировке была главной (то есть, ее же сама и организовала). Они разошлись по номерам, и давешняя диспозиция сохранилась.

Вызвали извозчика. В экипаже было тесно, поэтому все сели друг другу на коленки. Приехали в центральный уездный клуб, зашли в зал. Ну, тут уж душа пошла гулять, как только умела, только я почти ничего из тех танцев не помню. Уже ближе к концу Олег меня за локоть тянет — дескать, пошли на улицу, освежимся.

— Сейчас, — говорит, — будем звонить моей знакомой Панькиной. Та еще колоритная дамочка... Посоветуемся.

Ну, включил Олег свой аппарат, а в нем егошная подруга появилась. Не смотря на три часа ночи, все же не спящая и по всем признакам "готовая". Аппарат на том конце ходил ходуном, Панькина щурилась и как-то неуверенно сидела за столом — видно, немного поскучнела. Но, рассмотрев нас, все же ободрилась и рот раскрыла.

Докладываю, милая барышня, что зрелище то еще получилось. Черное небо, мороз, над головой звезды пляшут как сумасшедшие, ну и луна вместо уличных фонарей светит, а на фоне луны и неба стоим мы — оба лохматые, небритые, в майках и поем "Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена". У меня все же воспоминания, как бы, не совсем ясные, но мнилось мне, что все слова и нужные аккорды очень даже вспоминались в унисон.

Закончили петь, Олег и спрашивает:

— А вот скажи, Панькина, сделай такую милость. Мы тут кутим немного, ну и барышень с собой захватили. Да вот вышла конфузия — у меня, знамо, своя собственная имеется, а вот Игорь тоже хочет женской доброты и ласки в последующие ночные часы. Но интересная выходит история — он один, а воздыхательниц две. Чтобы... гм... обеих забрать, то... тут уж... мы употребили... и... сил не имеется. Так вот и посоветуй нам, как быть, кого выбрать — страшную или толстую?

Панькина отвечала как-то мутно, но все же собственно понятно:

— То есть, хочешь ли ты... положим по этому поводу... узнать, или же касательно... что вообще... девушек приличных... гм... мало... стало быть... и в таком случае полагаю... и... и...

— Ну, немного сказала, — отрезал Олег.

— Дура ты, Панькина, — продолжил он задумчиво, но уже как-то без давешнего апломба и с какой-то даже что ли грустной ноткой. — Дура она самая и есть, понеже простую мысль высказать не можешь. Никто тебя такую замуж не возьмет.

Впрочем, Панькина искренне пыталась сказать хоть какую-нибудь мысль, пусть даже не по вопросу, а вообще. Она, было, открывала рот, как бы охваченная и озаренная красивой идеей, которую можно было бы... употребить, но, как человек все же мудрый, а не такая дура, как ее представил Олег, понимала, что не дойдет в изложении даже и до середины, как стушуется и забудет начало. Поэтому все же молчала.

Панькину откровенно крутило от хмельного, и глядя на нее, замутило и закрутило меня. Я все больше стал посматривать в сторону придорожных кустов, но к счастью, Олег отключил свой аппарат. Он потом рассказывал, что Панькина почти до рассвета присылала ему короткие сентенции и даже слова, а позже пошли отдельные наборы букв...

Ну, да Бог с ней!

Впрочем, любонька, смех конечно смехом, но после звонка мы с Олегом откровенно загрустили. Я, к примеру, стою поникший и ошеломленный, потому что мнится мне, что вот прямо сейчас он самую мою истину жизни произнес. Сколько, положим, мне еще осталось годков, да только всегда такой выбор будет стоять — толстая или страшная, полная дура или (возьмем даже для статистики) с носом и кривоногая. И понимаю я — вот прямо сейчас под этой дурацкой луной, замерзший и откровенно "готовый", понимаю очень даже ясно, как озарение приходит, — что самое лучшее у меня УЖЕ случилось. Мысль, что самая красивая и совершенная женщина в моей жизни — это же моя достойная супруга, которой я сначала откровенно манкировал и помыкал, а потом и сам попал под каблук. Ну да это... кончено... но ведь какие чувства были и теплота, что ли, а то пусть и всамоделешнее Счастье было... а потом как-то я незаметно годами накуролесил, что ли... заслуженно потерял... что имел, и вот теперь ни чувств, ни теплоты, а только пустота единая осталась.

Я стою, шатаюсь и думаю, что ежели мы красивым челом вышли, или говорить в компании можем, чтобы только и можно было оторваться от наших речей, как если закусить или для другой надобности, или даже возьмем для примера, что пляшем хорошо как черти, и положим, вследствие этого имеем неизменный успех у барышень, то нам кажется, что все еще впереди, и жизнь самая впереди… и что ежели даже потеряли свое счастье, свой Золотой Луч, то вот потом... вот потом... все обязательно образуется и закрутится по-новой. Просто сейчас нас не поняли и не оценили, но дальше... дальше поймут, какие мы... достойные личности... красивые внутри — непонятые и не узнанные (а об том нашей вины нет, что не узнанные).

Но годы идут, и вдруг как-то незаметно получается, что вот она жизнь — большая половина — уже только в воспоминаниях, и все лучшее тоже там осталось. А впереди выбор — невелик, и его только что очень точно и емко обозначил хмельной Олег. Доложу тебе, душенька, что он тут же рядом стоит и тоже грустный — может, похожие мысли бродят в его голове, а может, он размышляет, что и бабы, и барышни — все как ни есть в конечном итоге дуры, а если и отыщется промеж них какое исключение, то такую надо хватать и держать обеими руками.

Получается... что зрелость дается человеку единственно для того, чтобы понять, поймал ли он или упустил тот самый ЕДИНСТВЕННО данный Золотой Лучик, который и был одним только настоящим светом. Для меня, положим, это случилась супруга, с которой... разладилось и не вышло, для кого-то другого — подруга юности, которую он бросил на сносях, а для третьего примера — девушка, которую в молодости и знал-то... тьфу ты... на полушку, неделю что ли или еще сколько, и даже влюбился, и даже что-то такое осознал… но все же потом вследствие причин или обстоятельств расстался.

После звонка как-то вечер скрутился. Поехали все вместе в гостиницу и легли спать. На утро, которое по законам природы случилось через три часа, очередной фарс приключился. У меня настроения никакого не получилось встать на завтрак, а в тойной гостинице так не принято, чтобы постояльцы не откушивали всяких витаминов утром. Ну, вот приходит ко мне в номер тамошний официант, а я под одеялом лежу — нету никакой мочи хоть одним глазом на белый свет смотреть. Мне говорят: выньте, пожалуйста, руку в отверстие. Ну, я вынимаю руку в отверстие, а мне тут же в ладонь поднос с двумя переменами вкладывают.

Как вниз спустился, в ресторацию, все стали подсмеиваться. Дескать, вчера столичные гости очень интересовались у администратора, есть ли в данной гостинице "рум-сервис". Администратор — в панику, горничные — в слёзы... суета, крики — что же это за происшествие такое, никто в провинции не знает. А вот утром, получается, для меня только единого и сложилось.

Ну, я — ничего, сижу, кофе пью, а все коллеги промеж себя улыбаются. Только один Олег и не улыбается — сидит себе мрачный в дальнем углу и откушивает холодную телятину.

Ну, солнышко, вот на этой минорной ноте изволь разрешить закончить. Желаю тебе, провинциальная красавица, всего самого светлого в жизни и умоляю на коленях быть счастливой. А еще прошу не сильно своего достойного мужа умалять, а ежели кричать, то хотя бы не регулярно — делать перерывы на выходные и православные праздники.

За сим остаюсь верным твоим поклонником и воздыхателем,

А.

P. S. А Панькину третьего месяца все же взяли замуж — мастеровой, из уездных, забрал вместе с ейным аппаратом.