Карусель

Карусель была старой, ржавой и никому не нужной. Редкий ребенок садился на нее и просил отца раскрутить. Но тут же, после двух-трех поворотов, забывал и бежал на качели. Или на горку. Или на трапецию. Слушать надсадный ржавый скрип мертвого агрегата было неприятно. Да и раскрутить ее с нужной скоростью уже не получилось.

Старый Человек глотнул дешевого вина из горла, устало присел на карусель и стал смотреть на темные окна. Окна квартиры, в которой он провел детство. Эту карусель и этот дом он любил.

Муниципалитет лет десять назад построил новую детскую площадку — с мягким покрытием, скалодромом, деревянной горкой и современными качелями с люлькой. Но вот старую карусель и старые качели, которые скрипели еще более надсадно, никто почему-то не демонтировал.

Когда-то очень давно, возвращаясь с прогулки с дочками, нервно спеша на какой-то фильм, не этот Человек, но совершенно другой — счастливый семьянин, занятый и уверенно смотрящий в будущее, машинально, на ходу с силой качнул современные качели. Старшая дочь немедленно залезла в люльку и попросила: «Папа, раскачай». Папа спешил, раздражался и был ужасно голоден, но ведь дочь… Она радостно засмеялась и сказала: не хочу жить здесь. Не хочу в городе. Я не вижу никаких звезд и никаких созвездий не могу выделить из-за света фонарей. Хочу дом за городом, чтобы каждый день можно было лежать в таких качелях и глазеть на звезды.

Дочке тогда было семь лет, и, походя, все такой же спешащий и такой же досадно голодный, тот семьянин успел удивиться глубине суждений ребенка.

Но этот Человек вспоминал отнюдь не качели. Его цепляла именно эта старая карусель.

Занимался хмурый рассвет. Человек с каким-то неожиданным для себя удивлением отметил, что уже не вечер и даже не ночь, но начинается утро. А стало быть, он не помнит, как и где провел ночь. Накануне прошел дождь; палая листва и грязь пристала к поношенным кроссовкам, но старый свитер грубой вязки был чист, а значит, Человек не ночевал на улице. Не мог приехать и на такси, так как денег с собой не было. Логично, что он доехал сюда на метро, но как, когда доехал и где провел ночь, — Человек не помнил.

Не мог вспомнить и зачем приехал. Какая-то надсадная мысль сверлили в хмельном и уставшем мозгу; некая смутная и неприятная идея, но вот что конкретно…Провалы в памяти стали обычным делом в последние годы.

Старый Человек точно не приехал в гости. В этом родительском доме он не был много лет, так как никто не рад бы был его там увидеть. Старшая дочь давно смотрела на него с жалостью, смешанной с плохо прикрытым презрением, а младшая называла папой совершенно другого мужчину.

А что касается жены… В последний визит она как обычно орала на него и кинула в лицо тарелку. Осколки рассекли бровь, и в жутком виде, окровавленный и жалкий, он поехал домой. Больше Человек не приходил.

Но вот зачем приехал сейчас — приехал ведь с какой-то конкретной целью, ясной и обоснованной накануне, было никак не вспомнить.

Человек знал, почему для него так важна была именно эта карусель. На карусели молодой, смеющийся, и да — тогда тоже пьяный, но пьяный не вином или пивом, а пьяный той разъедающей душу окрыленностью молодости и чувством щемящего будущего в сердце, которое колотилось и млело, и билось в груди, стучало как сумасшедшее, он раскачивал такую же смеющуюся и такую же окрыленную девушку, а когда вращение замедлилось, он подхватил ее на руки и поцеловал.

Это был первый поцелуй его будущей жены. И годы спустя, спеша на работу или в садик с детьми, кидая случайный взгляд на карусель, он вспоминал то самое — первое чувство, которое совершенно точно было самым настоящим и самым вечным. И даже когда жена наорала на него в первый раз, и даже когда в последний раз крикнула, что она даже не ненавидит его — пора ненависти закончилась, о нет, какая на хрен ненависть, — ей просто глубоко и полностью наплевать на него; даже тогда, уходя из дома, эта — теперь уже злополучная карусель — попадалась ему на глаза. И снова будила теперь уже не нужные воспоминания.

Но сейчас Человек не чувствовал сожаления или жалости к себе. К своей потерянной и разбитой жизни. И к потерянной и разбитой жизни его бывшей жены. Люди жалеют себя, других, испытывают вину за содеянное или винят кого-то в своих неудачах или в своей боли лишь тогда, когда эти люди за что-то цепляются. Даже если цепляются за воспоминания, мучительно соображая: ну вот когда, почему и как все пошло не так. Другими словами, когда у людей есть Надежда.

Человеку легче бы было воображать, что хмельная удаль или похмельное отупление вытеснила ненужные сожаления и взаимные обиды. Но это было не так.

Человек был разочарован. Ему не хотелось воспоминаний, ностальгии, самокопания. Эта карусель была для него всего лишь символом его прошлой жизни, и он просто сел сюда, дожидаясь… Сам не зная чего. Но пытаясь вспомнить.

Мимо прошла мамочка с ребенком. Женщина кинула на него подозрительный взгляд и тут же едва заметно сменила направление, обходя карусель по дуге. Человек мрачно усмехнулся — все так. Женщины избегали его. Не потому, что он несколько дней был не брит, и даже не потому, что был одет в грязные потертые джинсы и грубый мокрый свитер на голое тело (начинал моросить дождь, от которого Человек даже не пытался спрятаться). В юности такая вот атрибутика, помнится, добавляла толику шарма, и тогдашние девушки легко обнимали его и шептали в ухо о «роммммантизме». Просто женщины сегодняшние чувствовали интуитивно, что этот старый пьяный Человек их презирает. Точнее, имеет хамство и наглость презирать.

Под одну гребенку.

Этот Человек в юности всегда любил женский пол, и писал рассказы, и влипал в истории в далеких странах, о которых потом можно было бы рассказать, и шутил на вечеринках, и был признанным лидером во всех сумасбродных юношеских начинаниях с одной единственной целью — чтобы нравиться.

Но годы спустя сам себе признавался не раз, что ни с одной из них он не был по-настоящему счастлив ни до женитьбы, ни после (хотя и пытался пару раз склеить разбитую жизнь или хотя бы сделать вид для окружающих, что склеил). А стало быть, — думал он неоднократно, лежа в темноте и пытаясь заснуть, — если исходить из того, что брак является как бы апофеозом взаимоотношений мужчины и женщины, и если брак после пары-тройки счастливых лет так оглушительно рухнул, то получается, что женщины не для него.

Человек когда-то был приверженцем метафизических рассуждений и не чужд логике, и поэтому охотно признавал, что основная причина в нем самом. Что он просто так и не научился быть счастливым, в том числе, быть счастливым с женщиной. В пылу ссоры жена часто кричала ему в лицо: иди, разведись и поженись на одной из жен твоих друзей. От таких слов Человек мгновенно трезвел и покрывался холодным потом. Супругу он временами считал первостатейной стервой, но чтобы поменять ее на знакомых барышень... Сама мысль об этом пугала до жути, и в такие секунды он думал: а существует ли ад еще и в загробном мире? В такие вот мгновения Человек в этом здорово сомневался. От перспективы выбора.

Смышленые, умные, красивые душой и телом, со всеми признаками классического образования и чувством юмора девушки ДО превращались в скучных, обрюзгших, пошлых, приземленных женщин ПОСЛЕ. Чуждых даже основ семантики в речи, с бесконечными недалекими сентенциями, простыми и предсказуемыми мыслями, с лайками и искусственной жизнью в фейсбуке, и разговорами на три темы: Дети. Жратва. Море. Как будто природа, готовя женщину к материнству, вкладывает все свои силы в ее мозги для того, чтобы захватить, удержать, покорить для выполнения своей главной миссии. Но сразу после отбирает.

И за что уважать ограниченных женщин, каких и есть большинство, Человек искренне недоумевал, хотя сосредоточенно думал об этом долгие годы. Приходилось сравнивать других с женой и с редкими ее предшественницами, с которым интересно было просто поговорить. И получалось, что если ты кого-то любишь, и она умна, то можешь смело класть ее классическую стервозность в банк. В том смысле, конечно же, что это будет документом, вызывающим уважение.

Мысли путались... Вино закончилось, и Человек неохотно поплелся к мусорному ведру. Ему плевать было на мусор, но ведь детишки придут. Детишек Человек любил.

И дети любили его. Незнакомые мальчишки улыбались ему в метро; маленькие девочки, идущие со своими мамашами по тропинке, кричали вслед: папа, папа. Дочки и сыновья немногочисленных знакомых уже после получаса знакомства с визгом и криками участвовали в шумных играх, в которых Человек был заводилой.

Когда-то обе его собственные дочки тоже любили его. Вспоминать об этом не было больно, было — никак. Человек не любил в принципе воспоминаний, связанных с браком, не сожалел, не плакал и вообще сейчас со все более возрастающим удивлением размышлял, чего же он, собственно говоря, приперся.

Он сидел под ледяным моросящим дождем и смотрел на свои бывшие окна. Ему так хотелось, чтобы в них зажегся свет. После этого он уйдет. Человек не знал, зачем ему свет и почему это имеет значение, но помнил, что это важно. Это было своеобразным символом, задуманным в пьяном угаре накануне.

Понемногу люди пошли на работу; школьники с ранцами и зонтами мрачно плелись в школу. Романтика раннего рассвета уходила. Прохожие все чаще косились на уставшего Человека в мокром свитере.

Уходить не хотелось, хотя он почти полностью промок и замерз.

—Это ничего, — мрачно подумал Человек, — в юности, ожидая открытия метро, и не так мёрз.

Да, в юности. Сразу всплыли слова песни: не было денег, но были друзья, женщины и вино. Вино осталось, и деньги у Человека тоже были.

Когда-то у него был небольшой и довольно успешный бизнес, который закончился примерно в одно время с браком. Когда не для чего и не для кого стало зарабатывать деньги, он потерял всякий интерес к работе. Были скопленные деньги на квартиру, в которой Человек намеревался строить новую жизнь после развода. Но так и не купил новой квартиры, потому что и к новой жизни тоже потерял интерес.

Прошло пять лет, а Человек не мог вспомнить, что он делал за это время. Ел самую дешевую еду, которую сам готовил, смотрел телевизор, спал. Как будто пять лет прошли за неделю — в каком-то полусне. Были женщины, и вроде бы даже поначалу было удобно, потому что они готовили. Но женщины хотели разговаривать, а вот этого Человек уже не умел делать. Душа компании — этакий смешной балагур с тонко продуманным юмором, который умел делать паузы, повышать и понижать тон, заставляя людей смеяться так и тогда, когда он сам задумал в своих тирадах; умеющий с ходу сказать только что придуманный тост — чувственный или романтичный, который неизменно цеплял виновника торжества; тот самый мальчишка, который дышал молодостью и энергией, смеялся и заставлял людей смеяться, теперь не мог связать двух слов, даже если бы захотел. Но он не хотел. Чужие женщины жили с ним, обустраивали быт и пытались любить, а он все также ел, спал с ними, равнодушно делал, что просят, или не делал ничего, если не просят. Он даже удивлялся сейчас, как ему еще удавалось с кем-то знакомиться.

Можно было бы сказать, что неудавшийся брак отнял у Человека веру в себя и веру в любовь, страсть к путешествиям, псевдооптимизм, который многие принимают за действительное. Но это было не так, отнюдь. Спустя каких-нибудь пару месяцев после развода сам вкус к жизни потерял для Человека какой-либо смысл, а стало быть, какое значение для него имеют чужие женщины или их полное отсутствие.

Так вот, не смотря на пять лет, алименты и чужих женщин, пытающихся обустроить совместный быт, тогдашние деньги еще оставались. Просто удивительно, как мало нужно Человеку при минимальных потребностях. С ума сойти.

Налетевший порыв ветра крутанул карусель, и она жалобно заскрипела. И сразу же заколотилось сердце, и молнией вспыхнуло Воспоминание.

Однажды, всего лишь однажды, в той же бесшабашной юности Человек попробовал наркотик. Был у него друг, который, как и он сам в молодости, был влюблен в идею романтизма в отношениях. Человек сначала писал другу любовные письма и стихи, отвозил от его имени инкогнито цветы и подарки незнакомым девушкам (а случалось, что и покупал их за свой счет — с финансами у друга не очень ладилось). И уже потом, годы спустя, случайно встретившись, Человек всё так же дотошно и стилистически выдержанно писал грустное и романтичное прощальное письмо бывшей жене друга. Так вот однажды (а все это пролетело в голове у Человека за одно мгновение — он даже не успел еще повернуться к заскрипевшей карусели), друг угостил Человека некой таблеткой и пообещал удовольствие. Другу можно было доверять, так как на протяжении многих лет тот успешно неизменно выигрывал соревнование «Я или Наркотик». И даже годы спустя, как выяснилось, выигрывал: обустроил бизнес, съездил в разгар кризиса на Украину, познакомился с прекрасной девушкой с волосами цвета зари, под грохот выстрелов на Грушевского впервые поцеловал, а потом и женился.

Тогда, в юности, едва проглотив таблетку, Человек почувствовал, как сначала приятно онемели небо и язык, а потом — ну буквально — десятки женских голосов взорвались в голове, распевая на все лады: Все будет хорошо, все будет хорошо, ты сможешь…

Это чувство Человек помнил долгие годы, но так и не решился больше повторить, даже в темноте депрессии.

Когда ветер крутанул колесо карусели, она жалобно скрипнула, и этот звук из далекого прошлого — другой жизни совершенно другого Человека, который был неразмерно и безгранично счастлив, крутя на карусели любимую девушку, — этот звук взорвался у него в голове голосами его жены и обеих дочек, — голосами, которые когда-то говорили с ним тихо и проникновенно, а не визгливо и презрительно, — этот самый звук Напомнил ему.

Человек вспомнил, зачем он сюда пришел. И вспомнил даже, что пьяный и сопливый от слез дошел сюда пешком по ночной Москве.

—Надежда, — рассеяно пробормотал Человек вслух, горько усмехаясь. — Глупая сука.

Да — Надежда, и да — сука, но когда-то опрометчиво открытый ящик Пандоры и не обещал обязательно Надежду о лучшем. Такая Надежда остается в окопах, больницах, роддомах. Надежда может быть и другой — но все равно такой, за которую цепляешься.

Он и цеплялся, пока шел. Весь путь что-то пил, плакал и развел сопли, растирая их по лицу, но ведь дошел. А теперь настало время идти обратно.

Человек медленно побрел к краю площадки, понурив плечи под стылой моросью, но напоследок все же еще разок оглянулся. Рядом с кварталом протекала река, и в холодные дни при резком понижении температуры густой туман — цветом вылитое парное молоко — окутывал не только пойму реки, но и улицы, дворы, первые этажи домов. Сейчас туман почти полностью скрыл карусель, а мрачное октябрьское небо, отчерченное стенами многоэтажек, казалось, спустилось к самой земле. Дождь моросил все сильнее…

Человек повернул голову и посмотрел на карусель. Зрелище было грустное и было скучное. А потом скользнул взглядом по знакомым окнам. Был обычный рабочий день, не каникулы. Обе дочки должны были собираться в школу. Но свет в окнах так и не зажегся.

—Ну и ну, — угрюмо пробормотал Человек. —Никогда мне толком не везло.

Медленно и понуро ковыляя, так толком и не Попрощавшись, как задумал, Человек скрылся в тумане.